О политическом развитии народов Севера,
   или об опущенных при переводе

На самом деле, в связи с воздействием алкоголя на человеческий организм, написать-то я хотел, в первую очередь, не о Венгрии, вернее, не только о Венгрии, а совершенно о других местах. Для любителей совпадений – местность финно-угорская. Написать я хотел о своем пребывании в городе Х-М***. Ничего общего с предыдущим сюжетом – какая там бутылка пива... Словом, однажды довелось мне принять участие в еще одном интересном путешествии.

В молодости мне случалось подрабатывать переводами с английского. Письменные переводы – хорошо, особенно по специальности, но в смысле заработков да и прочих приключений, живой перевод всегда выигрывал. Профессионалом никогда не был, но с профессионалами работал. И вот занес меня черт в качестве переводчика на галеру, вернее, на белый пароход, который отправлялся из одного большого города вниз по великой сибирской реке со следующей программой: в рамках международной научной конференции осветить вопросы политического развития народов Севера, наметить направления международного же научного сотрудничества, попутно посещая места компактного проживания этих самых народов Севера, регулярно выпивая и закусывая в приятной компании, сдруживаясь и братаясь.

Здесь вовсе не необходимо, но уместно сделать отступление. Вспомнил кое-что еще из области заголовков. Художником я никогда даже близко не был, никаких талантов в области изобразительного искусства не проявлял. Но была у меня одна задумка монументального живописного полотна, или даже триптиха. Вернее, из всей задумки у меня была готова литературная, а не художественная часть: только названия для трех частей этого произведения и некие общие рекомендации по композиции. Я пытался подвигнуть на совместную работу своих друзей-живописцев, но никто моего замысла не поддержал. В левой части холста должна была располагаться строгая, лаконичная сцена на охоте под рабочим названием: «Юноша, овладеваемый оленем», примерно соответствующего содержания. Источником вдохновения послужила строчка из песни славного питерского рокера Майка Науменко: «мной овладел олень», или примерно так. В правой части задумывалась сцена «Убиение Петрово и Волобуево», в которой озверевшие фанатики камнями и палками уверенно забивали двух молодых людей, все еще при этом играющих на гитарах. Идея этой сцены была связана с реальным в то время, когда картина задумывалась, существованием двух гитаристов с соответствующими именами, талантливых, но излишне склонных к бесконечному музицированию дуэтом в присутствии ни в чем не повинных друзей. Оба боковых сюжета – левый и правый – представлялись мне довольно определенно. Основные сложности возникали с центральной частью полотна, название для которой существовало: «Братание трудящихся и отдыхающих», но с композицией были некоторые проблемы. Для осуществления замысла потребовался определенный жизненный опыт. После поездки в город Х-М батальное полотно с изображением братания трудящихся и отдыхающих стало мне представляться предельно четко. Даже начало сниться время от времени.

Ключом к пониманию темы для меня стало интернациональное братание в контексте нашей поездки на пароходе. Поясняю: политическим развитием народов Севера с точки зрения большой науки интересовались, в основном, в СССР и Канаде – по понятным причинам географического положения. Основными иностранными участниками конференции, а следовательно, и увеселительной поездки на пароходе, были канадские ученые. Канадцы были, в целом, ребята относительно молодые, из тех, кто проводит по девять месяцев в году за полярным кругом, в чумах и ярангах, знает по пять-шесть северных языков и диалектов, и при этом постоянно сталкивается с неразрешимыми проблемами политического развития народов Севера, которые в Канаде по необъяснимым причинам не желают политически развиваться. С другой стороны, советская сторона была, в основном, представлена учеными – людьми по-своему тоже выдающимися, а подчас и незаурядными – но совсем в другом направлении (я имею в виду, что ни полярного круга, ни северных языков большинство из советских участников конференции толком не нюхало – а те потенциальные участники, кто нюхал, так и продолжали себе нюхать, поскольку на белый пароход их не позвали). Зато научные работы советские участники конференции писали бойко. Судя по этим работам, получалось так, что народы Севера СССР в области политического развития намного опередили все остальные народы прочего Севера, включая незадачливых канадцев. Вот канадцы и приехали учиться.

Пузырь лопнул, собственно, уже в первый день, когда канадцы начали задавать советским коллегам вопросы, начали получать ответы, и всё сразу поняли. «А скажите, на основе каких поселений вы делаете эти выводы? С какими этническими группами вы имели дело?» — «Видите ли, если у меня складывается общеисторическая концепция, мне незачем проверять ее на отдельных примерах, они неизбежно подтвердят ее правильность впоследствии». Наверное, полным шоком для наших канадцев это не было, они были ребята тертые, но такого расхождения в понимании своей науки они всё же не ожидали, и на пароходе сразу воцарилась атмосфера истерического уныния — всё-таки, при всём знании северных реалий и языков они были ученые не кабинетные, а, скорее, трудяги, обветренные, прямолинейные, и даже где-то заскорузлые. Интерес к научной программе конференции они теряли на глазах.

Переводить все это было порой мучительно. Мой напарник и старый товарищ Джордж, с которым мы делили пополам всю работу по переводу, не выдерживая этой галиматьи, начал ощутимо нервничать. Когда первый день программы растянулся на вечер, не понимая, как мы будем дальше выживать, я взял на себя остатки перевода, а его попросил, как человека, во-первых, опытного, а во-вторых, обаятельного, взять на себя социальное обеспечение и культурную программу нашей жизни на реке. В тот момент, когда я закончил петлять сквозь дебри политического развития народов, теоретически, тех самых, к которым мы отправлялись в гости прямиком на север, Джордж торжественно и слегка демонстративно (его стиль) вручил мне связку ключей. «Вот – социально и культурно мы обеспечены! Это ключи от бара – они наши 24 часа в сутки. Бармен – друг. Всё, что хочешь».

И то ли сразу, то ли чуть погодя началась пьянка. Канадцы были к ней уже готовы по результатам первого дня, всё больше народу примыкало по ходу. В конце каждого заседания я направлялся в бар, где друг-бармен включал удивительно уместно звучавшую в то лето экологическую песню «Любэ»: «Не рубите, мужики!», доставал для начала бутылку холодного пива, Джордж либо уже был там, либо подходил, справившись со своим участком работы, подтягивались друзья-канадцы, и оно неслось. Из всего происходившего, отметим два интересных момента. Во-первых, нас поначалу удивила теплая привязанность канадцев, особенно, франко-канадцев, к советскому шампанскому, которое они явно предпочитали всем остальным напиткам. Когда мы докопались до причин этого отношения, объяснение прозвучало так: на шампанское, в принципе, похоже, но в 20 раз дешевле. Проставить дюжину лучшего шампанского друзьям – хороший тон, но в существующих ценах на французское шампанское – для большинства нормальных людей абсолютно нереально. А поскольку здесь другого нет, и то, что есть – самое лучшее – то счет легко идет на дюжины. Во-вторых, мне кажется, что на пароходе был кто-то еще, кроме нас с канадцами. По-моему, какая-то молодая политическая партия проводила свой съезд, да, кстати, они за весь пароход вместе с конференцией и заплатили. За это спасибо, но больше ничего конкретного про них вспомнить не могу. Они, по-моему, были по-бесовски мимолетны, неуловимы и пьяны вообще с утра до вечера (мы все же кое-что и переводить ухитрялись, а наши канадские ученые вообще доклады читали). Шампанское, почему-то, они тоже особенно любили.

Гвоздем программы всей конференции было прибытие в город Х-М***, где нас ждало сошествие на берег и грандиозное торжественное заседание с участием представителей всех властей города и окрестностей. Этому событию придавалось болшое ритуальное и политическое значение. К нему готовились загодя, то есть все перепились. Предыдущий день на пароходе я отпахал с утра до вечера, и программа на берегу на следующий день с утра приходилась на долю Джорджа. Отходя ко сну, я вспомнил, как мы расстались за несколько минут до этого, и слегка усомнился в его способности ожить и воспрять на следующее утро. Но я помнил по своему предыдущему опыту, что Джордж еще и не на такое способен.

Мое пробуждение было тяжелым. Меня долго и методично били по голове. Только когда я сумел приоткрыть глаза, я понял, что ошибся. Били все-таки не по голове, а стучали в дверь каюты. Было жарко, наверное, около полудня, пароход стоял у берега, каюта раскалилась как парная или душегубка. Я очень недобрым голосом и недобрыми словами отозвался на этот стук. Короче, посоветовал оставить меня в покое, так как по нашему переводческому графику я свободен до вечера, и собираюсь свой свободный день провести так, как мне заблагорассудится. Очень графически описал, как именно. В ответ на это я услышал из-за двери голос Наташи, нашей матери-хранительницы, отвечавшей в оргкомитете за перевод: «С Джорджем беда! Выручай!». Ну, на это ответ мог быть только один. Мы все-таки выросли в довольно романтическое время. Как я недавно понял, на поколение позже эта реакция не представляется единственно возможной. Словом, я встал, натянул штаны и что там еще было, и отправился выручать.

В тряском газике по дороге от реки до центра города Наташа мне сунула в руки бутылку лимонада, и я начал понемногу оживать. Машина прытко скакала по холмам, которыми богат город Х-М*** (говорят, за последние 20 лет сильно изменился). Когда мы подъехали к зданию облисполкома (?), где проходило наше архиважное заседание, я уже контролировал себя полностью.

На подходе к зданию на глаза начали попадаться первые жертвы – отдельные члены канадской делегации, просочившиеся наружу, рассредоточившиеся по скамейкам в окружающем парке, и не спешившие возвращаться назад. Но мы должны были двигаться дальше, в эпицентр сражения. И вот – перед нами зал заседаний, а в нем проходит, естественно, заседание.

Зрелище было не для слабонервных. Сначала перед глазами открывался огромный зал, на тысячу мест, не меньше, в котором тихонечко дремало человек 25 разрозненной публики, в основном, с нашего парохода – канадцы, правда, почти все успели рассосаться. Потом взгляд задерживался на сцене, на которой был воздвигнут массивный стол президиума, а за ним сидело еще человек 25, представители местных властей и партий. Они по очереди произносили речи. И наконец, в стороне от стола стояла трибуна с микрофоном, на которой громоздился Джордж. Он эти речи переводил. В зале было очень жарко и душно, потели все, особенно президиум в костюмах при галстуках и накрахмаленных рубашках. Здоровый румяный мужик, сидевший с краю, вообще выглядел апоплексически. Лучше всего было Джорджу, поскольку он был одет адекватно – в черную футболку с большим вырезом, сползавшую с одного плеча. Правда, на нем еще была надета бейсболка и темные очки, придававшие ему законченно устрашающий вид. Дымящаяся сигарета в зубах дополняла славный образ переводчика. Я бы не сказал, что Джордж был в беде – он вроде чувствовал себя неплохо. И не то, чтобы его перевод был кому-то особенно нужен – он мог вообще говорить, что хотел, никто из иностранцев бы особенно не возразил. Но, с другой стороны, было ясно, что со сцены его надо как можно быстрее убирать, и заменять хотя бы мной, в том же состоянии, но по крайней мере, без сигареты и бейсболки.

Последняя речь, которую довелось в этот день перевести Джорджу, была посвящена экологической обстановке в крае. Главный местный эколог упомянул проблемы, поставил задачи, отметил свершения, а потом начал всех благодарить. Рассказ о каждом свершении в его тщательно выписанной речи завершался длинным списком людей, благодаря усилиям которых экология в крае если не на заоблачной высоте, то все-таки на уровне. Список начинался с самых главных начальников, переходил к начальникам средним, потом маленьким, а заканчивался товарищем Козловым, обретавшемся в скромном ранге инструктора одного из отделов мэрии. С точки зрения перевода, такие списки – полный кошмар, фамилии легко забываются, особенно длинные северные, звания и должности тем более. Джордж пошел по легкому пути – выкинул при переводе все фамилии и звания вообще. Но почему-то зацепился за товарища Козлова. Звучало это примерно так: «for this recent development we are especially grateful to … comrade Kozlov». Многоточие вместило всех опущенных при переводе начальников, которых честно упоминал политически грамотный эколог. А кое-кто из начальников, видимо, по-английски понимал, или просто встревожился, не услышав в переводе ни разу своей фамилии, в то время как Козлов упоминался регулярно, громко, и в конце рассказа о каждом свершении, то есть перед внушительной паузой. Словом, по президиуму пошла волна какого-то беспокойства и неудовольствия. Особенно несчастным выглядел тот самый краснорожий мужик рядом с Джорджевой трибуной, в котором я угадал незадачливого товарища Козлова.

Так и не знаю, чем эта история закончилось для Козлова, а для нас — нормально. Оргкомитет конференции на Джорджа был сначала очень зол за его внешний вид и фрагментарный перевод, но отошел. В целом, всё состоялось. Мы даже успели вечером до возвращения на пароход покататься по городу. Одним из ярких последних впечатлений стали поиски пива, которого в городе не было. Проезжая мимо длинной очереди суровых великовозрастных мужиков, стоявших плечом к плечу у ветхого ларька под вывеской «Товары для школы», мы остановились – ведь не за тетрадками же они стоят. Оказалось, за одеколоном.