Ты помнишь, как всё начиналось

ЮНОСТЬ, БУДНИ МИРНОЙ ВОЙНЫ, ОГНЕННАЯ ВОДА, ВОДОСТОЧНЫЕ ТРУБЫ И ПРОЧАЯ ПРАВДА ЖИЗНИ

Дорогой утомленный моими упражнениями по овладению техникой слепой печати читатель!
Достигнут очередной предел критической массы словоизвержения, и я вынужден выплеснуть на экран очередную дозу воспоминаний.

И начну я, пожалуй, несколько издали, и предложу тебе некую серию набросков о своей жизни и о приключениях, пока еще не описанных в другой моей мазне, с более подробной остановкой на самых ярких или курьёзных (с моей колокольной звонницы) событиях.

Итак, год номер 1975 ознаменовался окончанием школы для всех моих одноклассников, но не для меня лично. Загвоздка вся была сконцентрирована в точных науках. Я сильно импотентен был в математиках и физике, химию тоже в основной ее сути не понимал, но какую «тройку» мне наш незабвенный Петр Иванович Греновский всё-таки выводил. А вот наша математическая Немезида Нина Александровна Садовская не смогла за два последних года осознать тот факт, что некоторые организмы хреновато подсекают алгебру и геометрию в силу гуманитарной ориентированности ума, (я всегда любил и хорошо успевал по русскому и английскому языку, литературе на обоих языках, истории, географии. Но особенно любил физкультуру в старших классах, когда наши одноклассницы вдруг с космическими скоростями начали превращаться в знойных женщин). Чтобы не вдаваться в подробности слишком сильно, скажу: среднюю школу №130 в свой год я закончил со справкой, и через 12 месяцев мне предстояло экстерном держать экзамены по алгебре, геометрии и физике. Поведаю сразу, что тройки я свои получил и стал обладателем хрусткого аттестатика. Но до этого мне пришлось провести целый год в людях, потому что для поступления в ВУЗ требовалось иметь запись в трудовой книжке (тунеядствовать тогда было трудновато). Я почему-то решил попытать счастья в библиотечном бизнесе. В Академгородке в районе ВЦ находилось Отделение ГПНТБ. Вот туда я и явился, вооруженный свидетельством об окончании курса технического перевода (неизмеримое ничем спасибо гениальной преподавательнице Фаине Яковлевне Черных). Мне почему-то казалось, что это ставит меня на некий пьедестал, с которого восхищенные работодатели в драку будут меня заманивать на работу, а их еще и поманежу, загадочно улыбаясь и подмигивая.

И вот предстал я пред очи рыжеволосой дамы по имени Алина, которая на тот момент (осень 1975 года) исполняла обязанности директора Отделения. Она меня выслушала, покивала, взяла телефон, но по глазам я видел, что шансы мои стремятся к минус бесконечности. Мысленно попрощавшись навеки, я и отбыл. Но через несколько дней раздался звонок и меня пригласили в коллектив, состоящий из 20-30 дам. Непосредственным моим начальником стала Татьяна Федоровна Михневич и занималась она выставками иностранной периодики, книг и т.п. Мы с ней очень хорошо подружились (в хорошем смысле) и я навещал ее до самой службы в армии, о которой все впереди.

Не делал я там практически ничего, но и платили мне соответственно. С моим приходом туда попали по распределению несколько девчонок после библиотечного техникума, так что было не очень скучно. Здесь запомнилось два момента. Первый: уже по прошествии некоего отрезка времени за бокалом «Лудогорского» дома у Татьяны Ф. я поинтересовался, каким образом родилась идея принять меня на работу. Ответ меня немного ошарашил: «Алина сказала мне, что этот симпатичненький мальчонка нам совершенно без надобности. А я напомнила ей о платье, которое она мечтала у меня купить. Ты получаешь платье, а я – молодого сотрудника». Так что стартовая цена мне была равна б/у платью с люрексом.

Второй: через пару-тройку месяцев после моего появления в этой богадельне открылся Зал иностранной литературы в пристройке к аспирантскому общежитию прямо напротив главного корпуса НГУ. И мы со своими выставками переехали туда. Директором к тому времени стала Лия Павловна Павлова – маленькая, внешне очень привлекательная, но чрезвычайно властная дама. Она стала грузить личный состав всякими дополнительными задачами и функциями. Под раздачу попал и я – по лютой зиме мне пришлось на РАФике с водителем развозить книги по заказам библиотек академгородских институтов. Водителя звали Володей, помню, что он неплохо рисовал. И вот однажды он пригласил меня пообедать у него дома в процессе развоза фолиантов. Жил он довольно далеко (на ОбьГЭС), но колеса-то находились под задницей. Я принял предложение, хотя и не был в смокинге и лаковых ботинках.

Помню, что еда была истовой, сибирской. Хороший борщ, пельмени. Перед трапезой мой коллега предложил домашней кедровой настоечки. Я тогда плохо представлял себе что это такое, но был уже 17-летним МУЖИКОМ, поэтому легко дал себя уговорить. Хлопнул небольшой стакашек под борщ, потом под пельмени, потом под чай с ватрушкой. Далее память являет мне меня же, стоящего буквой «Г» на дамбе и демонстрирующего всем проезжавшим и борщ, и пельмени, и прочие сопутствующие продовольственные товары. Водила не придумал ничего умнее, кроме как привезти меня на работу. Вспоминаю кидающиеся на меня со всех сторон стены, косяки, двери и окна. Потом глаза деспотичной Лии Павловны. В них был жуткий страх. Как рассказали потом очевидцы, когда я по сложной кривой пробирался по узкому коридору к своей комнате, нелегкая вынесла ее из кабинета по какой-то надобности. На пути ее, выписывая кренделеватые вензеля, находилось чудище в распахнутой монгольской дубленке, ушастой шапке набекрень и волочившимся по полу шарфе. Говорят, что она целых пару минут пыталась проскользнуть мимо меня, а я пытался ей втереть что-то типа «Не виноватая я!».

Как меня схомутали, я не помню, но после разговора с ЛП на следующий день дело это потихоньку замялось и доработал я без особых нарушений. Хотя она мне потом не хотела писать положительную характеристику для поступления, но дружественные тетки ее как-то уломали. Я получил аттестат (достаточно фиговенький) и поехал покорять МГПИИЯ имени Мориса Тореза. Наив бурлил еще в моих жилах, и я даже не удосужился узнать, какие документы нужно иметь для поступления на переводческий факультет. Прилетел я, пришел в приемную комиссию и был сражен тем, что для подачи документов необходима рекомендация райкома комсомола. Это был совершеннейший удар по яйцам. Очные студентки из комиссии неуловимо усмехнулись. Ясен перец, еще один лошок зря спалил мамкины деньги на билет в Мааскву. В помещении довольно ощутимо запахло жопой. Дело в том, что я как-то не стал комсомольцем в средней школе. Во многом под впечатлением от точки зрения Виктора Эдуардовича Матизена, молодого учителя математики из нашей школы. Он не любил этих ребят за то, что они были безотказными попками во времена репрессий, доносов и прочей мерзости. Услышав такие достаточно нестандартные для того времени мысли, я призадумался и решил повременить, присмотреться и оглядеться. Да и успеваемость у меня была не очень (см. выше), так что эта аполитичность не давала комсюкам возможности выклевать мне печень и выгрызть спинной мозг.

Но в приемной комиссии его головной коллега сработал молниеносно – ВСЕ В РАЙКОМ! Я купил в ближайшем магазине сосуд португальского портвейна и рванул в аэропорт. На следующее утро я уже стучался в дверь 2-го секретаря Советского райкома комсомола г. Новосибирска. Не могу припомнить, о чем мы с ним говорили, но ушел я оттуда с искомой рекомендацией. Хотя все выглядит как дебильный нонсенс – некомсомолец получил такую бумагу для поступления в один из престижнейших в то время языковых вузов. Надо было видеть буркалы у членов приемной комиссии на следующее утро. Впрочем, как оказалось (и это понимали все, кроме лопоухого меня), главным козырем были не оценки и аттестат (а и то, и другое было у меня более чем скромным), а наличие московской прописки. Общага у переводческого ф-та там маленькая и старенькая, в Петроверигском переулке в самом центре (рядом с Кировским почтамтом). Потому ряды варяжских языковых гениев косили откровенно и самозабвенно, дуплетами и очередями. В общем, вернулся я домой с твердым желанием поднабраться знаний и с новыми силами повторить попытку в следующем году.

Устроился работать на местный почтамт разносить телеграммы (штука вся в том, что это давало пролетарский стаж, который ценился неизмеримо выше, скажем, библиотечного). Скажу больше – я вступил там в члены ВЛКСМ и теперь через определенные промежутки сиживал на собраниях и слушал восторженный бред о том, что очень необходимо изучать и конспектировать работы В.И. Ленина и что «мы все как один».

Почти вдруг мне приносят повестку, и в военкомате я узнаю, что ближе к началу декабря (это 1976 год) будет дан приказ мне на Запад. Или в другую сторону. И я как-то даже засобирался во солдаты. Под это дело с Украины приехал мой дед и на проводах очень впечатлил моих подвыпивших друзей-малолеток наличием на борту парадного пиджака Ордена Ленина. Он его получил за то, что во время войны водил железнодорожные эшелоны под бомбами. Отгремели провожания, меня явили в комиссариат с вещмешком, в котором была всякая нужная в военной жизни фигня. Первым делом меня завезли в парикмахерскую и обкатали под ноль. Что мне понравилось не очень. Потом сопровождающий капитан потребовал, чтобы я расплатился. Деньги у меня были зашиты где-то между кожей и трусами и от неохоты их изымать я прочитал кэпу лекцию о том, что я теперь нахожусь на полном гособеспечении, и что стоимость моей брижки он может получить непосредственно в приемной Министра Обороны. От нефиг делать я в лицах и красках расписал специальный столик перед кабинетом, с которого раздавали деньги на стрижку и баню всякому тыловому офицерью. Он заплатил сам, но, когда мы поднимались в автобус, двинул меня коленом поверх копчика.

Потом эта квази-тюрьма на колесах отвезла меня на… Холодильник. Так назывался сборный пункт, расположенный в Новосибирске в районе ж/д вокзала. Я увидел до тысячи нелепых лысых абрисов, слонявшихся по этой кутузке в ожидании приезда «покупателей». Солнце склонилось к закату и мне совершенно надоело ждать выкрика номера своей команды из репродуктора. Я чутка приснул. Когда проснулся, то увидел по соседству несколько бритоголовых, которые что-то азартно обсуждали, размахивая руками и беззлобно матерясь для связки слов в скудных предложениях. Главное я прочухал сразу: местный истопник через окошки своей котельной мог общаться с «волей», а значит, мог обеспечить и выпивку, и водку. Помню, что мы насобирали денег (такса загоняла ресторанной раз в пять!) на 20-литровую канистру вина. Которое мы (человек 10) и цедили полночи, закусывая домашней снедью. А потом я уплыл в нирвану нечастыми и осторожными гребками.

Проснулся уже хорошо засветло, помыкался возле туалетов и умывалок, что-то слопал в столовой. Потом пробрался к окошку и спросил когда будет уходить моя команда. Узнав номер, вояки минут пять таскали меня на матах – команда отбыла ночью и меня искали часа два. В общем, выпнули меня из дежурки и сказали сидеть рядом. А через час вызвали и сказали убираться ко всем чертям домой и ждать там новую повестку. Так что уже через сутки я был дома и готовился оперативно отпраздновать аккордную демобилизацию. Так меня в тот раз и не загребли. К весеннему призыву меня успели направить на военную учебу по специальности «оператор радиолокационных станций». И все мои однокашники весной ухнули в морфлот на 3 года. А я нет. Как-то чрезвычайно удачно я поучаствовал в некой подъездной драке (как результат приема горячительного) и за месяц до призыва оказался дома с гипсовой ногой. Потом я вернулся к своим ямщицким занятиям, оттаскал свои телеграммы, подучился, запасся на законных основаниях рекомендацией райкома и приехал в Москву.

Приемная комиссия не изменила себе: с этого года они принимали документы уже только с рекомендацией обкома комсомола. Я разозлился и подал документы на педфакультет. Таких, как я, там были легионы. И я опять вернулся домой. Правда из Москвы мы с приятелем слетали в Таллинн, посмотрели на грязное море, посетили несколько чудеснейших баров и попили очень хорошего пива. Ну, и “Vaana Tallinn” привезли.

Надо было устраиваться на очередную работу. И я стал учеником слесаря в какой-то шараге на Шлюзах (отец одного моего приятеля там работал и пристроил по-дружбански). Пребывание там может служить темой для отдельного рассказика: с нами работали стройбатовцы и чаще всего моими задачами на день были добыча спиртного (за ним надо было ходить по льду через канал), выпивание с солдатиками, и дальнейшее прятанье от начальства, чтобы не запалили. Одновременно я продолжал готовиться к отражению очередной агрессии со стороны военкомата. И когда мне дали расписаться за «боевую» повестку, то я произвел сложные калькуляции и утром того числа, когда мне надлежало явиться для отправки в часть, уже сидел в операционной местной больницы. Мне удалили гланды. Военные опять оказались в пролете. Я продолжал учиться слесарной премудрости, вдумчиво сдабривая это дело портвешком и прочими недорогими, но милыми сердцу изделиями.

Но теперь меня стал грызть червь сомнения – правильно ли я делаю, отбояриваясь от армейской службы. В конце концов, после мучительных внутренних борений, я решил посвятить державе два года своей вопиюще цветущей молодости. Данное решение настолько приподняло меня над бренностью каждого дня, что я САМ пошел в военкомат. Начальник 3-го отделения капитан Махиборода, увидев меня на пороге своего кабинета, гаркнул не по-детски, чтобы я убирался к совокупленной матери – он за мои фокусы с призывом имел уже пару взысканий и вообще хотел как можно глубже забыть о моем существовании. Но я огорошил его (дескать, не бойся, дурашка!) своим решением и попросил направить меня опять на какие-нибудь курсы, но только чтобы попасть служить на сушу. Так я попал на курсы опять же операторов РЛС, но для авиации. Там я встретил немало неплохих ребят, и мы довольно хорошо провели время.

Перед призывом Махиборода показал мне секретные списки с номерами команд и датами призыва в них. Я с налету выбрал ту, которая уходила в июле. Он сказал, что эти идут в Монголию, где я рискую либо съехать с глузду, либо заработать себе депрессняки на всю голову. Он предложил мне команду, уходившую раньше всех (в конце апреля), но заверил, что через нее я попаду в наши группы войск в Восточной Европе. Решив борзеть до упора, я потребовал чтобы вместе со мной ушли несколько моих друзей по курсам. В противном случае я обещал опять соскочить (прикинуться психом или выколоть левый глаз). Он забожился и мы ударили по рукам.

На фото: Вот таким я уходил в войска. 2 апреля 1978 г.

Продолжение здесь